Всякое

Когда я был в танковых войсках и когда мне приходилось видеть пехотинцев усталых и запыленных, в выцветшем ветхом обмундировании, мне всегда их было чуточку жаль, я вот еду, а они идут и идут десятки, сотни и тысячи километров и пешим строем.

А окопная жизнь пехоты! Ее можно понять только тому, кто это испытал сам или хотя бы видел.

Нам повезло. Мы «форсировали» свою водную преграду сравнительно легко, на том берегу залегли. Ровные ряды тополей отделяли один огород от другого. Вдоль этих тополей мы и поползли к стогу.

Но тишина удивительная. Мы уже почти подползли к стогу, но никто не обнаруживал себя - не ловушка ли? Я дал знак одному из разведчиков проползти вперед и осмотреть стог. После недолгих ожиданий наш посыльный, встав в полный рост за стогом с нашей стороны (с немецкой передовой его не было видно), махнул нам рукой. Мы поползли.

Я подозвал старшого. Он ощупал, приложил палец к губам и, отвалив меня набок, сам также отвалился в сторону, после чего даже не отполз, а перекатился. Тоже сделал и я. Мы собрались в нескольких метрах от того места, и он объяснил нам план действий. Мне предстояло ножом расковырять сеточку и спустить в трубу лимонку (она проходила по размерам), а остальные на выходе будут ждать ошалевших немцев. Здесь-то мы и прихватим «языка».

Никогда не забуду свой первый выход на задание. Включили меня в состав группы из семи человек. Вел группу старший сержант. Маршрут заранее просмотрели по карте, запомнили основные ориентиры - железнодорожный разъезд, дорогу в лесу, дом лесника. На задание вышли, как только стемнело. А спустя полчаса полил дождь, не сильный, но, по всему чувствовалось, надолго, у такого дождя какой-то особенный шум - не громкий, ровный, унылый. Что дождь и шум - это неплохо, но тяжело. Тяжело идти, кругом грязь, вода, все мокро.

А я действительно не любил тыловиков. Недаром окопные фронтовики называли их «тыловыми крысами». Ничего не поделаешь, умом понимали, что кому-то и там надо быть, а душою не любили.

Наша сборная рота заняла оборону на высоте между двумя большими логами, сзади был лесок. Мы отрыли окоп на двоих с одним незнакомым солдатом (здесь, между прочим, почти все были незнакомые) и все удобно приспособили.

Осколком снаряда разбило кожух у моего пулемета, я вытащил замок и далеко отшвырнул его. Бороться с вражескими танками было нечем, и потому весь наш расчет вместе со старшиной отполз за длинный, еще не горевший сарай. Здесь уже собралось около сотни бойцов из разных частей. Стало ясно: мы слишком далеко оторвались от основных наших частей и напоролись на противника. Нужно отступать, но как и куда 1 никто не знал. Мы были в полном неведении относительно расположения наших и вражеских частей, и рядом никого из командиров.

На разведку отправились наши ребята, но ничего, кроме соленого свиного мяса, во всей деревне не нашли (деревушка была небольшая, жители куда-то попрятались). Мы, конечно, были рады и соленому мясу. Немного пожевали солонины, остатки на всякий случай припрятали и стали ждать.

Спокойными были занятия по материальной части и по уставам. Наш командир взвода, лейтенант, простой крестьянский парень, закончивший это же училище, был добр по натуре, прост в общении, и в этом нам повезло. Он часто поручал мне проводить занятия, а сам шел в сторонке - видимо, тоже отдыхал.

Училищем командовал, как мне помнится, полковник Кропачев. Мы, курсанты, видели его редко, на каких-нибудь торжествах или построениях, и это было для нас праздником.

Быстро, в слезах и прощаниях, недолгих и нетрудных сборах немудреных пожитков, прошли три назначенных на сборы дня.

Наступило 21 января 1943 года - новая страница в моей жизни: я прощался с дорогим мне детством, с короткой и небогатой юностью, со своими мечтами и планами. Я шел в неведомое, непредсказуемое, тяжелое будущее, навстречу своей судьбе.

Поздней осенью, когда выпал первый снег, мы проводили нашего военрука в армию, а к нам прислали раненого фронтовика — правый глаз его плотно прикрывала черная повязка. Ходил он в зеленоватой шинели, в черной кубанке, всегда в сапогах и без варежек. Наряд свой он никогда не менял, несмотря ни на какие морозы. Мы всегда удивлялись, как терпят его руки.

Учебный год у нас начался как обычно. Мы, учащиеся, особых перемен не обнаружили, те же учителя, только немного посумрачнее, те же уроки и задания (тетрадей стало не хватать). Кроме того, пришлось старшеклассникам взять на себя и некоторые хозяйственные заботы. Помню, как осенью на заготовку угля для школы отрядили несколько учащихся, добровольцев. Среди них оказался и я.

Было это уже в военное время, когда, несмотря на наше несовершеннолетие, мы работали по 10-12 часов в

сутки. Уставали, но не роптали. Взрослые нас поддерживали. Особенно внимательно, но без поблажек, следил за нами главный инженер рудника.

А с какой радостью я получал свою первую зарплату - около 800 рублей (по тем временам деньги немалые)! Принес домой и торжественно вручил их отцу.

В школе я сидел за одной партой с мальчиком из казахской семьи. Он очень красиво писал с нажимом, и я у него многому научился. Тогда были уроки чистописания — учили правильно и красиво писать. Эти уроки были в почете. Их любили и ученики. Прилежность и опрятность тетрадей были далеко не последним показателем. Георгий был сам усерден и аккуратен в учебе (он за один год закончил два класса, тогда это допускалось и, я думаю, правильно) и нас, младших, сурово учил этому.

Весной, как только показывались первые проталины, начинались другие игры: чижик, лапта, догонялки. Бывало, и земля еще не совсем прогрелась, и ветерок холодный поддувал, а мы все уже босиком, без рубашек носились по полянам, и смотришь д к середине мая уже все загорели. Звонкий крик и смех ребятишек весь день стояли за селом, извещая о том, что наступила весна.

Так вот о матери. Ей, ее повседневным заботам мы были обязаны нашей сравнительно сытой жизнью. По крайней мере, каша с молоком и свежеотварной картофель на столе были почти всегда.

Последние годы она доживала нелегко: стала плохо видеть, особенно левым глазом. Попытались сделать операцию, совсем ослепла (врачи сказали: годы, не выдержала). Похоронил я ее в Алма-Ате, где последнее время она жила у внучки.

Память человеческая - главная цена каждому из нас. И жаль, что она не о каждом остается. С годами она стирается, а с нею уходят в забвение и тысячи добрых дел, сделанных прекрасными людьми. Что греха таить - мы и о выдающихся людях забываем, где уж там до простых смертных.

Домой возвращались счастливые. Присядем на обратном пути перекусить и с таким аппетитом глотаем хлеб с салом или пирожки с грибами, припивая молоком, а то и обыкновенной водой из туеска.

А сколько нам встречалось дичи в каждом таком походе! Я особенно любил дроф.

Переезды были нелегкими: все на лошадях, на телегах или санях. В голодную и лютую зиму 1933 года мы переехали на Успенский рудник. Погрузились на двое саней: на одних мать с нами троими, на других вещи. (Все наши пожитки вместились на одни сани.) Отец сам управлял этим обозом, сам был за кучера. И все бы обошлось, но на последнем перегоне захватил нас в дороге буран.

А я-то, бедолага, мечтал сохранить под колпаком свою Михайловку. Мечтатель! Тут целые города приносятся в жертву плану на глазах у всей честной советской власти. Карагандинский горисполком оказался бессилен остановить самоуправство бывшего министра угольной промышленности Братченко.

На моем пути встречались и подлецы, мелкие душонки и подхалимы, и всякая другая сволочь, о которой тоже надо знать. Ох, как ее много еще вокруг нас и как еще долго они будут отравлять нашу жизнь. И самое страшное это то, что они порою добираются до вершин власти, где им «дано право казнить и миловать», распоряжаться судьбами людей.

Эти меры предосторожности лишними не были, поскольку вокруг было всё ещё неспокойно. Шорских и телеутских князьков до сих пор вдохновляла призрачная тень хана Кучума, к тому же близкое соседство с воинственным Джунгарским государством спокойствия в этих местах не прибавляло. Вот краткая предыстория, которая необходима для того, чтобы вы, уважаемый читатель, смогли верно существовать в тех событиях, которые последуют далее.

Подобная история произошла в Третьяковском районе, имевшем одинаковые условия с Солонешенским районом, где в горах каждый пригодный для пашни участок земли ценился крестьянами. Крестьянский опыт привел бывших жителей с. Петровское Третьяковского района, имевшего благоприятные условия для хлебопашества, к правильным выводам: «Хоть маленькая кучечка народу была, а хлеб садили и сено косили.

Горная и предгорная зона Алтайского края. На условиях товарообмена функционировала густая сеть поселений сельскохозяйственной и кустарно-скотоводческой специализации в предгорных и горных районах Алтайского края (Солонешенский, Алтайский, Смоленский, Усть-Калманский, Краснощековский, Третьяковский). Самостоятельную перспективу развития, в толковании крестьян, имела группа кустарных сел - Никитинское, Чесноки, Зареченское и «казачьи»

Такое бездорожье было ощутимо для каждой сельской семьи прежде всего по причине отсутствия условий для образования детей и здравоохранения для взрослого населения. Как правило, в этих селах существовали только начальные школы, в приведенном отрывке из интервью А. К. Дорофеевой ближайшая восьмилетняя - в Черновой (Смоленский район) и Булатово (Солонешенский район), а десятилетняя еще дальше, только в Сычевке.

Акцент на документализме (развитие устной истории в 1930-1950-е гг. в США) нацеливал устную историю на «дополнение письменных источников», «заполнение лакун» в письменной документации, а устных историков — на сбор «материала для будущего его использования другими исследователями» [12, с. 8].