Всякое

Это и есть мобилизация всех психических и моральных сил в себе на борьбу за выживание. А есть ли им предел? Конечно, есть. И здесь, на фронте, не все выдерживали. Ведь бывает так, что некоторые гнутся при постоянном и длительном напряжении всех своих сил, пока не сломаются. Бывает. Тогда уже таким ничто и никто не поможет - ни попытка переубедить, внушить, ни угрозы наказания или даже расправы.

Когда я был в танковых войсках и когда мне приходилось видеть пехотинцев усталых и запыленных, в выцветшем ветхом обмундировании, мне всегда их было чуточку жаль, я вот еду, а они идут и идут десятки, сотни и тысячи километров и пешим строем.

А окопная жизнь пехоты! Ее можно понять только тому, кто это испытал сам или хотя бы видел.

Закончил я свою книгу - свои фронтовые будни, но с каким-то чувством сожаления и боли расстаюсь с ней. То ли оттого, что ушла от меня моя юность, ушла безвозвратно и навсегда; то ли оттого, что я как бы захлопнул свою книгу фронтовой жизни и больше никогда ее не открою.

Это последнее, что я мог оставить о своих переживаниях на фронте, о мыслях, которые меня волнуют и не дают мне покоя, о своих фронтовых делах.

И вдруг, откуда ни возьмись, из-за поворота, метрах в двухстах от нас, выскочил всадник с винтовкой за спиной и бросился наутек сначала по дороге, а затем, сообразив, что так мы его догоним, резко свернул в поле. Здесь и мы догадались, что по полю нам его не достать, уйдет, хотя в тех краях, как и у нас в Казахстане, нетронутые степи это все равно, что дорога - ровные, но все же здесь преимущество лошади перед машиной очевидно. Мы дали поверху очередь из пулемета, продолжая его преследовать, потом вторую, и он остановился. Мы не стреляли в него, так как он явно был не похож на солдата, хотя и с оружием.

Остатки нашей пехоты вместе с комбатом и штабом батальона теперь сосредоточились на противоположной окраине села, а село полностью заняли немцы.

В нашем положении еще был выход. Можно было «удрать» на бронетранспортере, но наш ротный наотрез отказался это сделать. Его ответ тогда врезался мне в память:

В школе я сидел за одной партой с мальчиком из казахской семьи. Он очень красиво писал с нажимом, и я у него многому научился. Тогда были уроки чистописания — учили правильно и красиво писать. Эти уроки были в почете. Их любили и ученики. Прилежность и опрятность тетрадей были далеко не последним показателем. Георгий был сам усерден и аккуратен в учебе (он за один год закончил два класса, тогда это допускалось и, я думаю, правильно) и нас, младших, сурово учил этому.

На моем пути встречались и подлецы, мелкие душонки и подхалимы, и всякая другая сволочь, о которой тоже надо знать. Ох, как ее много еще вокруг нас и как еще долго они будут отравлять нашу жизнь. И самое страшное это то, что они порою добираются до вершин власти, где им «дано право казнить и миловать», распоряжаться судьбами людей.

Такое бездорожье было ощутимо для каждой сельской семьи прежде всего по причине отсутствия условий для образования детей и здравоохранения для взрослого населения. Как правило, в этих селах существовали только начальные школы, в приведенном отрывке из интервью А. К. Дорофеевой ближайшая восьмилетняя - в Черновой (Смоленский район) и Булатово (Солонешенский район), а десятилетняя еще дальше, только в Сычевке.

В этом проявляется инерционность традиционного сознания в отношении к власти, для которого характерен перенос негативного эмоционального отношения к верховной власти на местную администрацию. В традиционном крестьянском обществе все неудачи приписывались чиновникам, которые в представлении крестьян намеренно искажали политику и волю верховной власти (в Российской империи это проявлялось в сакрализации царя), что отражало традиционные потестарные представления крестьян.

Женские истории реконструируют те внутренние резервы, которые помогли выжить им в период войны: «...Недоедали, и голы, и босы... а жили как-то вместе...». Под давлением психологической обстановки, обеспокоенности за судьбу мужчин, семейных потерь и невыносимых условий труда многие женщины обратились к вере; по их словам, «особенно отмечали вот Пасху».

Устные источники показывают, что «самораскулачивание» было вызвано не только репрессиями, но и усиленным налоговым давлением. Под угрозой разорения крестьянские семьи «добровольно» пошли в колхозы: «Стали нас под крепких подгонять. Мы имели овечек, амбар, бричку. Забрали у нас в Вакулиху лошадей с бричкой, амбар, и мы поехали в Вакулиху.

Ему не понравилось, что приехали нищие, но советская власть все-таки переборола, как говорят — хватит драть шкуру с нищего». В результате проводимой политики в отношении переселенцев поселок стал наиболее распространенным типом поселения в системе сельско-хозяйственного расселения.

Судя по всему, беспрецедентный экстремизм власти связан с бессознательным страхом допустить хотя бы малейшие сомнения в целесообразности проводимых мероприятий. А ведь именно этими сомнениями пропитаны материалы следственных дел. При этом наиболее болезненным для власти было то обстоятельство, что подобного рода сомнения высказывают, как правило, не «социально чуждые элементы» и бывшие участники белого движения, а активные сторонники советской власти, боровшиеся за ее установление в годы Гражданской войны.

Последним этапом организационного оформления корреспондентской сети явилось их объединение в губернское бюро корреспондентов. Одним из первых такое бюро возникло при редакции «Красного Алтая», оно объединяло все рабочие кружки.

Востоку, считал Шопенгауэр, присущи религии пессимизма с их более цельной и логичной по сравнению с христианством системой взглядов, обеспечивавших высокую мораль восточных народов, но одновременно ставших главным тормозом их развития.

Мы ехали по городу, пересекая большие, прямые, широкие улицы. Перед одной из них мы остановили бронетранспортер, прижав его к крайнему дому, и осмотрелись. Удивило нас довольно мирное настроение города: беззаботно гуляли люди, сновали машины, даже громыхал трамвай, как будто и не было войны. Но как-никак, а город жил своим, вероятно, обычным ритмом.

Вернувшись с задания, мы обнаружили наших, расположившимися в одном из парков города. Удобств было достаточно, погода была прекрасная, настроение тоже. На расстеленной на траве палатке разведчики начали соображать ужин. Как всегда, работа кипела: каждый знал свои обязанности или в ходе сборов они стихийно распределялись между членами экипажа, и «стол» уверенно и быстро накрывался.

Потом была неудачная ночная вылазка на ту сторону по разрушенному мосту, взбучка комбата, и снова поиск, уже удачный...

Я стоял на берегу Дуная, то поглядывал на дом, то на ту сторону реки, то на мост чуть в сторонке (он уже восстановлен), и мысли все будоражились, перед глазами - ночь, холодная вода, неудача, двое раненых, комбатовский разнос и снова на задание... Неужели все это было здесь?.. Неужели это так и было? А если повторить? Не знаю, не знаю... Нет, наверное, не согласился бы. Сейчас бы, конечно, не выдержал, хоть и на здоровье свое я, слава богу, еще не жалуюсь. Видимо, крайняя необходимость, а точнее, безвыходность плюс здоровая молодость — вот что противостояло тому невероятному напряжению физических и моральных сил человека на войне.

Что это стоило нашей матушке-Родине, кто подсчитает?

Сейчас оправдывают генерала Власова, что, мол, он не изменял Родине, он изменил Сталину.

Но объективно он играл на руку фашизму, ему помогал в борьбе против нас. Если уж такие заклятые враги Советского Союза, как Черчилль и в меньшей степени Рузвельт, стали нашими союзниками и помогали нам в борьбе с фашизмом, то Власов, наоборот, помогал фашизму.

Пока я наблюдал за немцами, оценивал их силы (я не видел у них ни орудий, ни минометов, ни даже фаустов, хотя танковый шум не стихал), сделал вывод, что, кроме пехоты, здесь никого нет и, следовательно, мы в броневике никак не в худшем положении, но нужно действовать быстро, пока они не обнаружили нас в кустах.

—  Авхат, — крикнул я Салахову, - выводи броневичок на дорогу, разворачивай задом к шоссе.

Мы догадывались, что готовится наступление, но когда? Танковые части, не приданные пехоте, обычно вводились в бой после прорыва обороны противника. Как будет на этот раз?

В конце августа после длительной артподготовки, пехота пошла на прорыв, а мы ждали своего часа.

До реки было недалеко, и мы решили не тревожить машину. К реке подошли примерно в полночь. Двое с Михаилом ушли искать лодки, а мы остались на берегу у какого-то причального сооружения. Ночь была полутемной: небо кусками забросано тучами, луна, мелькая меж ними, бросала мигающие блики на реку. Вода на свету серебрилась, выдавая мелкую рябь - дул слабый прохладный ветерок.

Нам повезло. Мы «форсировали» свою водную преграду сравнительно легко, на том берегу залегли. Ровные ряды тополей отделяли один огород от другого. Вдоль этих тополей мы и поползли к стогу.

Но тишина удивительная. Мы уже почти подползли к стогу, но никто не обнаруживал себя - не ловушка ли? Я дал знак одному из разведчиков проползти вперед и осмотреть стог. После недолгих ожиданий наш посыльный, встав в полный рост за стогом с нашей стороны (с немецкой передовой его не было видно), махнул нам рукой. Мы поползли.

Никогда не забуду свой первый выход на задание. Включили меня в состав группы из семи человек. Вел группу старший сержант. Маршрут заранее просмотрели по карте, запомнили основные ориентиры - железнодорожный разъезд, дорогу в лесу, дом лесника. На задание вышли, как только стемнело. А спустя полчаса полил дождь, не сильный, но, по всему чувствовалось, надолго, у такого дождя какой-то особенный шум - не громкий, ровный, унылый. Что дождь и шум - это неплохо, но тяжело. Тяжело идти, кругом грязь, вода, все мокро.

Осколком снаряда разбило кожух у моего пулемета, я вытащил замок и далеко отшвырнул его. Бороться с вражескими танками было нечем, и потому весь наш расчет вместе со старшиной отполз за длинный, еще не горевший сарай. Здесь уже собралось около сотни бойцов из разных частей. Стало ясно: мы слишком далеко оторвались от основных наших частей и напоролись на противника. Нужно отступать, но как и куда 1 никто не знал. Мы были в полном неведении относительно расположения наших и вражеских частей, и рядом никого из командиров.

Через полчаса организованно мы двинулись за командирами, потом рассыпались в цепь 1 началось наступление. Куда и зачем, вряд ли кто из рядовых знал, направление и противник - немцы - впереди. Поначалу мы продвигались успешно, прошли большую балку, поднялись на пригорок, вот здесь-то немцы и встретили нас огнем из пулеметов, минометов и артиллерии. Разом вспомнилось, как нас учили в училище преодолевать обстреливаемое пространство: короткими перебежками, зигзагами - вперед. Расчет тащил «максим», я бежал за ними. Через некоторое время мы остановились.