Судя по всему, беспрецедентный экстремизм власти связан с бессознательным страхом допустить хотя бы малейшие сомнения в целесообразности проводимых мероприятий. А ведь именно этими сомнениями пропитаны материалы следственных дел. При этом наиболее болезненным для власти было то обстоятельство, что подобного рода сомнения высказывают, как правило, не «социально чуждые элементы» и бывшие участники белого движения, а активные сторонники советской власти, боровшиеся за ее установление в годы Гражданской войны.
Так, например, бывший рядовой красный партизан А. Березяков, в период коллективизации репрессированный за антиколхозные настроения, на вопрос следователя о причинах, которые заставили его вести «контрреволюционные» разговоры с односельчанами, ответил так: «Проживая в селе, я видел много несправедливости... власть отобрала у крестьян все... хозяйство крестьян разрушилось... Из этого я заключил, что мы идем неправильным путем, что это власть не наша, не рабоче-крестьянская, не за такую власть я воевал с Колчаком в 1919 г. [3, т. 34, л. 5].
Любопытно: следователи, составляющие протоколы допросов обвиняемых и свидетелей, всячески акцентируют внимание на такого рода материалах. Мы обнаруживаем всевозможные пометки, подчеркивания красным карандашом и т. д. Обязательно выделялись в материалах дознания любые сведения, в которых можно было увидеть намек на какую-либо организованность в противоправных действиях крестьян. Подобная информация вызывает неадекватную реакцию у власти: разговор двух крестьян на пашне о тяготах колхозной жизни расценивается как попытка создания контрреволюционной организации! И дело не только в том, что образ врага психологически всегда масштабнее, чем он является в действительности. Масштабы агрессии свидетельствуют не о силе, а о слабости нападающего.
< Предыдущая | Следующая > |
---|