Это позволяет говорить, что уже первая волна коммунарского движения отразила поляризацию общества, но на этот раз не по экономическим показателям, как в единоличном крестьянском хозяйстве, а по идеологическим мотивам. Этому способствовало то, что первый социальный эксперимент советской власти (1920-1928 гг.) проходил в условиях свободы выбора.
Крестьяне сами были вольны выбирать между традиционным инновационным образом жизни. В 1920-е гг. две модели, коллективная и единоличная, сосуществовали рядом, и в эти годы сформировалось политическое противостояние в деревне, усугубленное углублением имущественной дифференциации между зажиточной единоличной частью деревни и малосостоятельными коммунарскими обществами. В 1930-е гг. первая часть населения подверглась репрессиям, вторая — получила возможности для дальнейшего развития через сплошную коллективизацию. Поэтому неудивительно, что резко негативные оценки коммунарскому движению давали те респонденты, которые не адаптировались к новым общественно-политическим условиям и пострадали в 1930-е гг. Среди них Ф. П. Кириллов из Третьяковского района, семья которого была признана кулацкой и прошла через Нарым: «Когда мы приехали, здесь жило совсем мало людей. Было несколько домов: 6-7. А на углу, к кошарам, появились коммунары. Только что-то коммуна долго не продержалась. Коммуна всех грабила, забирала все, и брички, и скотину. В апреле коммуна собралась и в мае уже распалась... За имуществом коммунары не следили. В коммуну было согнано много коров, мы каких догнали до Гальцовки, каких нет. Крыши раскрывали, солому рубили, кормили коровушек. Все забрала эта коммуна».
< Предыдущая | Следующая > |
---|