Устные рассказы показывают, как крестьяне адаптировались к условиям

А там — страшное дело! Бесконечные обозы с крестьянами по всем дорогам, до горизонта. Видимо-невидимо. [Доехали до Бийска]... За Бийском нигде ни сена, ни овса купить... Стали лошади пропадать... люди болеть и умирать- Ехали они через степь - Топтушка, Ульяновка и, говорят, до самой Мариинской тайги гнали... А бабушка вернулась по весне. Пешком шла и рассказала, что дед сказал: „Забирайте моих двоих коней и все вещи..." А сам в Прокопьевск уехал... Больше его не видали...»

Устные рассказы показывают, как крестьяне адаптировались к условиям меняющейся политики и перестраивали схему поведения, как только власть определяла новые «правила игры». На первом этапе (1928-1929 гг.) до сплошной коллективизации частью государственной политики было введение налогов на хозяйства единоличников. Среди крестьян широко бытовало определение попавших под налоги хозяев — «шли по твердому разряду». Размеры налогов, по воспоминаниям крестьян, разоряли единоличника. Очевидцы, не понимая на этом этапе цели, сути и последствий новой политики, относились к ней как к эпидемии: «Тут одного трясли, вроде был по твердому* (Смоленский район). Правила игры государства с единоличниками Я. Ф. Серебрянников охарактеризовал следующим образом: «Начали прискребаться, облагать налогами-то... Приносят бумажку отцу: „Федор Фастыч, дай разверстку на столько-то хлеба". Он мне говорит: иди подсевай пшеничку. Взял решето, пошел подсевать. Я наподсевал, увезли, сдали. Ну все! Рассчитались! Через пятидневку приносят то же самое и сдай. Так я уже рассчитался! Ну, это добавок. Еще сдал. Через пятидневку третий приходит — сдай продразверстку государству. Ну, тут уже все понятно. Это значит — богач [т. е. отец попал в списки «по твердому разряду»], с него в 3-4 раза больше брали... „Так ты не сдаешь? По твердому обложить, там на черной доске". Это значит, еще в три раза больше дать. Уже не стали спрашивать — платили, не платили, а стали уже подкапывать, из дома выгнали. Так вот у родителя-то нашего пимов добрых не было, одежины доброй не было. Семья-то большая была, а тут — то то, то другое».