Интерпретация «большого террора»

Он на допросе говорил: „Японцев я не знаю. Вот у венгров я работал в плену". Связи с ним мы не имели. Мать уехала в Бийск». Характеризуя общую атмосферу, респонденты говорят: «Народ спокойный был [не роптал]. Все строго было [боялись]. Один парень песни затеял про руководителя: „Там в колхозе Красино закололи мерина..." ...Приехал уполномоченный... Матвей простой был, спел, его увезли на 15 лет. Вернулся, приехал к дочери в гости. А председатель [про которого он пел] умер. Матвей помогал выносить его: „Бог рассудит!"».

Однако в характерных фразах рассказчиков все-таки вырисовывается общая для всех случаев схема террора: поводом к аресту являлись неосторожно сказанные слова, насмешки над властью или активистами, сгоряча высказанные оценки, рассказанные анекдоты, спетые частушки или аудио анекдоты. Как правило, рассказчики намекают на донос, за которым следовал арест. Все это показывает, что государство объявило войну разным формам инакомыслия. Интерпретация «большого террора» очевидцами отражает его результаты, которые проявились в том, что на нижних этажах российского общества осознали значимость «слова» и пришли к выводу, что надо думать и делать, как «велит партия», или, по крайней мере, говорить вслух лишь то, что «можно». Поэтому в конкретных историях рассказчики демонстрируют последствия обработки их сознания и отражают атмосферу опасений и доносительства.