Поздней осенью, когда выпал первый снег, мы проводили нашего военрука в армию, а к нам прислали раненого фронтовика — правый глаз его плотно прикрывала черная повязка. Ходил он в зеленоватой шинели, в черной кубанке, всегда в сапогах и без варежек. Наряд свой он никогда не менял, несмотря ни на какие морозы. Мы всегда удивлялись, как терпят его руки.
Голыми руками на морозе он брал автомат или винтовку, быстро ложился на снег, рассказывая и показывая, как надо ползать, стрелять прицельно. Все у него получалось ладно. Да и как не получаться, думал я, он ведь сотни раз проделывал это на фронте. Он редко и очень скупо рассказывал о себе, о своей боевой жизни, а мы как-то стеснялись спросить его.
К осени 1941 года почти в каждой семье жили на подселении эвакуированные. У нас жила семья пожилого врача из Армавира, муж и жена. Принимали эвакуированных безропотно, жалеючи, жили с ними дружно, все делили, были как одна семья, и провожали их потом домой со слезами. Души человеческие роднит горе, в нем и познается человек. Тут проявляется и хорошее и дурное - все вылезет наружу!
Долго тянулись 1941-1942 годы. Люди терпели, а потом и привыкали к той постоянно гнетущей обстановке, как бы смирились с ней. Фронтовые неудачи стали почти обычным делом, похоронки и раненых принимали как должное, рады были, если кто-то вернулся I неважно какой, лишь бы жив был! Конца войны не было видно. И здесь сплотило нас терпение.
< Предыдущая | Следующая > |
---|