Это был неглупый, всегда угрюмый, молчаливый человек

И снова все бегом, снова надо торопиться, поспешать, снова где-то не успеваем, напряжение не спадало с уставших душ. В общем, тут было не до психологии. А люди-то разные. Одни выдерживали этот темп и новые требования, другие — нет.

Был у нас в батальоне лейтенант Родионов, по нашим меркам, уже «пожилой» - ему было под сорок, а он все лейтенант. До войны был им, прошел войну лейтенантом и остался им.

Я знал его. Это был неглупый, всегда угрюмый, молчаливый человек, чем-то подавленный. Вечерами, когда нам удавалось посидеть, пофилософствовать, он рассказывал о своей нелегкой сиротской жизни, была у него сестра где-то, как он говорил, всегда с болью и горечью вспоминал свою службу и все время задавал сам себе один и тот же вопрос: почему ему так не везет? - и не находил ответа.

- В жизни и на службе, - говорил он мне, - как я ни старался, как хотел, чтобы меня заметили, до пота и крови карабкался вверх, а не получалось, не получалось, и все! Я видел, я знал, что не хуже других делаю, не хуже других служу, а чем-то не нравился начальству, не смотрелся. Рядом другие шли вверх, а я все на одном и том же месте. Во мне бушевала злость сначала на ближайших командиров и начальников, а потом и на весь мир. Я стал ненавидеть

людей, сам себя, уверовал в бессмысленность жизни, и другим теперь я не могу стать.

Как мог, я пытался его разубедить. Он всегда внимательно выслушивал, благодарил, а в итоге, похлопав по плечу, обычно приговаривал:

- Спасибо, Василий, спасибо! С тобой хоть поговорить можно, и на том спасибо.

И когда мы уже стояли на 77-м разъезде, около станции Борзя, у себя дома, на Дальнем Востоке, случилось непредвиденное: Родионов застрелился.

И еще об одной «восточной детали» хотелось бы мне рассказать.