Обращения Ницше к произведениям культуры Востока

Даже при поверхностном знакомстве с работами Ницше невольно возникают вопросы: оказали ли какое-то влияние на формирование его взглядов востоковедческие идеи Шопенгауэра и вообще философско-культурное наследие древнего Востока. Не является ли буддийское «колесо сансары» прототипом ницшеанского «вечного возвращения»? Не послужила ли концепция «нирваны», самосозерцания и отрешенности от суеты бытия, отправной точкой для философии нигилизма, для зряшного отрицания ценностей западного мира? Не искал ли Ницше в институтах восточных деспотий, в жестком кастовом делении общества, в экзотике индийской йоги аргументы в пользу своей социальной утопии и мифа о сверхчеловеке?

Кстати, занятия йогой в Москве и по всей стране сегодня очень популярны, что привело к повальному увлечению молодого поколения культурой Востока.

В произведениях Ницше действительно можно встретить немало отсылок к Востоку. Говоря о некоторых эллинских культах (Орфея и Мусея) и порожденном им-и понимании бытия как искупляющего наказания, как бытия, тождественного вине, Ницше отмечает, что они не являются исключительно эллинскими, что в них «Греция соприкасается с Индией и вообще с Востоком».

В духе заповедей Гаутамы, он поучал, что каждый «выдающийся человек инстинктивно стремится замкнуться в себе, уйти в свои тайники, где он оказы« вается освобожденным от толпы, от многих, от большинства...». Называя доисторическое время домораль- ным периодом человечества, когда оценки любого поступка индивида носили коллективистский характер и проецировались на других, Ницше искал аналогов этой ситуации в современном ему Китае.

Обращения Ницше к произведениям культуры Востока носят тем не менее в его работах сугубо прикладной, иллюстративный характер, не говорят о сколько-нибудь специальном востоковедческом интересе автора или тем более о цельной концепции. В отличие от Гегеля или Шопенгауэра он не искал общих черт или отличий у христианства и религий Востока — пессимизм Гаутамы и Шопенгауэра для него в равной мере неприемлем, поскольку они оставались «под чарами и во власти иллюзий морали». Возомнив себя антихристом, разрушающим эпоху христианства, он низвергал и религии Востока, делая их мораль ответственной за деградацию человечества. «И, быть-может, у христианства и буддизма,— писал он с сарказмом, — нет ничего заслуживающего большего уважения, как то искусство, при помощи которого они научают даже самого падшего подняться путем благочестия на более высокую степень иллюзорного порядка вещей и, благодаря этому, примириться с действительным порядком, при котором ему живется так тяжко, — хотя эта-то тяжесть существования и необходима!» Героем своего главного труда, провозвестником учения о сверхчеловеке Ницше, правда, выбрал Заратустру — легендарного мудреца древней Персии, пророка маздаизма — одной из самых властных религий Востока. Но Заратустра — не более чем символ, не более чем атрибут, литературный персонаж, устами которого говорит сам Ницше в своей «символической поэме».