Статьи

Приверженцы «модели женской устной истории» занимаются прежде всего женщинами, которые были «за кулисами» театра военных действий, не являлись признанными активистками общественных движений, государственными деятелями.

Судьба детей и женщин глубокого тыла в годы войны является важнейшей частью истории войны. Без нее нельзя считать военную историю полной и завершенной. Вместе с тем именно жизнь рядовых колхозниц, подростков и детей сибирских тыловых территорий затерялась на фоне героических свершений советских женщин на фронте, в прифронтовой полосе, партизанских отрядах, блокадном Ленинграде и осажденной Москве.

Устные источники показывают, что невежество и безграмотность порождают неприятие людей другой этнической принадлежности. Искоренить чувство неприязни между народами можно только просвещением, изучением истории народов и пониманием их культуры, в том числе поведенческой.

Устные свидетельства показывают, что по квартирам размещали не только немцев, но и других депортантов. В. Г. Кожемякина говорит: «Даже вместе жили. Армяне на квартирах у русских» (пос. Урожайный Зонального района).

Вместе с тем этнические константы могут не только разъединять (дифференциация) и даже конфликтовать, но также и объединять {консолидация). От них зависит межэтническое согласие или конфронтация между конкретными социумами.

Несмотря на определенную напряженность межэтнических контактов в начальный период депортации в алтайскую деревню, интервью показывают, что дальнейшие отношения между местным и депортированным населением определялись межличностными контактами в трудовой и бытовой сферах. Они способствовали и единению, и разобщению. Определенное значение в формировании этнокультурного образа новопоселенцев имели особенности обустройства спецпереселенцев и их включение в деревенскую трудовую повседневную жизнь.

Но и в отношении немцев к русским, по воспоминаниям жителей алтайской деревни, можно найти много неприглядного, начиная от воспоминаний о том, как насильно переселенные немцы пугали местных колхозников: «Вот придут наши» (т. е. немцы Германии) — и кончая противопоставлением немцев как более культурной нации русским крестьянам — «отсталому народу».

Прибывшие на Алтай после ликвидации Немецкой республики 95 тысяч человек, а в последующие годы депортированные немцы Западной Украины, Белоруссии, Кавказа были рассредоточены по всем 58 районам края группами от 500 до 2 ООО человек. Внутри районов их также пытались «рассеять», размещая небольшими группами. Но стремление депортированных к совместному проживанию приводило к их компактному расселению на местах: выходцы из одного города, села, родственники старались селиться вместе. 

Репрессии против семей занимают центральное место в устной истории депортации и спецвыселки. Связано это было с «юридическим новаторством» большевиков — репрессированием «по признаку принадлежности к той или иной группе», а главное, внедрение принципа семейственности в репрессивной политике. По словам П. Л. Леонгарт, ее депортированная семья ехала долго, целый месяц, «то там остановят, то там. По два часа, и по суткам стояли, то вперед, то назад возили, где бомбили, где нет. Привезли в конце октября».

В грядущее воскресенье страна отмечает День семьи. Это большой праздник. Семья — ячейка нашего государства. Прочные семьи — прочное и государство. А начинается семья со встречи. Она зачастую бывает случайной...

Усложнение этнонационального состава населения Алтайского края в 1940-1950-е гг. прошло ряд этапов, каждый из которых давал свои волны принудительной миграции. В социальном отношении депортанты представляли довольно пеструю картину, обусловленную не только разными социальными и этнографическими группами, но и разным временем прибытия мигрантов.

Корпус документированных интервью по этой проблеме содержит оценки происходящих событий двумя группами — этнических переселенцев, размещаемых на Алтае, и жителей алтайской деревни, восприятия одних другими и наоборот. Количественно в корпусе проведенных исторических интервью преобладают рассказы депортированных немцев и русских деревенских жителей. Их голоса воссоздают состояние, проблемы и результаты межэтнического общения в экстремальных условиях, факторы и условия этносоциальной дифференциации или консолидации, тенденции в развитии общественных настроений.

Именно в этом направлении в ходе интервьюирования очевидцев оказалось трудно пробиться к живой памяти через штампы и клише, сформировавшиеся вокруг этой темы. Определенные сложности создает и особая деликатность самой проблемы межэтнических взаимодействий. Особенно трудно преодолеть сформировавшийся отрыв исследуемой темы депортаций как от военной проблематики, так и от социальной истории алтайской деревни.

Привлечение устных исторических источников позволяет не только установить социально-экономическое положение переселенцев, но прежде всего выявить особенности взаимоотношений спецпереселенцев с местным населением, проследить взаимовлияние культур. Восприятие событий той и другой стороной (местное население и вынужденные мигранты), интерпретации ими происходящего являются важнейшими историческими источниками. Особую ценность им придает важная для понимания исторического прошлого, восприятия настоящего или конструирования будущего этносоциальная и этнополитическая информация, которая выделяет устные источники о депортации в отдельную группу всего корпуса устных источников. Именно восприятие происходящего в ракурсе «свои» — «чужие», диалог при антитезе «мы» и «они» отличают воспоминания о событиях, связанных с насильственными этническими переселениями на Алтай в предвоенный, военный и послевоенный периоды

Исторические события XX в. обусловили активное взаимодействие народов. Уровень межэтнического напряжения и согласия в XX в., формирование этнических стереотипов и мифологем у сельского населения Алтайского края определялись рядом факторов и причин на каждом этапе добровольных и принудительных миграций.

Такие же праздничные схемы переносились на межколхозные уровни уже в рамках района. В межколхозных праздниках была особенно распространена соревновательность между колхозами, между отдельными трудовыми коллективами (доярки, поярки, механизаторы, комбайнеры и др.), между отдельными передовиками производства, что не противоречило соревновательности зрелищ в доколхозной деревне - «бегова», «кулачные бои» и т. д. Например, в Бийском районе были записаны интересные рассказы о соревнованиях механизаторов из разных хозяйств.

Иван Ефремович Егоркин (Зональное) так рассказывал об этом: после уборки урожая всегда ездил на поля со своей гармонью и был «главным человеком» на колхозных гулянках. В культивируемой колхозной общности ядром праздника являлись трудовые победы передовиков производства, которых прославляли и поощряли. Этому способствовали и такие новые формы, как торжественные собрания и митинги, которые предшествовали народным гуляниям.

По своей форме (сообща) и по формальным признакам (богатый стол в складчину) советская праздничная система в ходе модернизации наследовала общинно-религиозную форму храмовых или съезжих (престольных) праздников. Для них также были характерны «веселия», «гулянки», приезд из окрестных деревень людей, их общение. Так же как и в традиционной системе праздников, многие из них длились несколько дней, обязательным оставалось и особое гостеприимство, стол с богатым угощением. Так же как и в престольных праздниках, кульминацией считалась коллективная трапеза. Можно провести аналогии и по такой важной составляющей, как использование алкогольных напитков.

В основе советской концепции культурного развития общества лежало формирование атмосферы социалистического общества с отношениями между людьми, основанными на принципах коллективизма и интернационализма. Немаловажное значение имело и стремление государства к контролю за общественной жизнью советского, в том числе сельского сообщества, что должно было заместить организующую роль церкви. Но если по формам и подходам советская праздничная система сопоставима с предыдущим периодом, то по содержанию она кардинально отличалась.

Однако государство отводило праздникам большую воспитательную роль, через них государство воздействовало на представления, установки, ценности крестьян. Именно поэтому советская модернизация государственной праздничной системы базировалась исключительно на революционном календаре: 1 Мая, 7 Ноября, 23 февраля, 8 Марта. В 1950-е гг. советская схема была дополнена празднованием Дня Победы, который объединил чувством победителей весь советский народ (бывших кулаков, колхозников, репрессированных и депортированных).

Но хотя социально-экономические процессы и играли решающую роль в жизни колхозников, они не обязательно жестко обусловливали ответ семьи на новые условия и обстоятельства. Этот ответ определялся тем, насколько отдельные люди держались за ту культуру, к которой они принадлежали по своему рождению, за семейные традиции. Семья являлась одновременно и стражем традиций, и двигателем перемен. Как хранитель традиционной культуры, семья давала своим членам чувство непрерывной связи с прошлым — источник силы, на который можно было опереться в столкновении с новыми условиями.

На протяжении советского (колхозного) периода основные функции перешли к другим социальным институтам. Под воздействием экономического роста и индустриализации семья стала специализированной ячейкой, ее функции ограничились преимущественно потреблением, продолжением рода и уходом за детьми.

Этот отрывок показывает повышение в 1950-1970-е гг. требований колхозников к развитию здравоохранения и образования, от которых зависели состояние, здоровье и возможности семьи, детей, женщин. Эти критерии благополучия крестьянской семьи являлись новыми. Они вошли в набор жизненных ценностей. В отличие от крестьян доколхозной деревни, у колхозников приобрели значимость образование детей, медицинское обслуживание. Агитационные усилия государства, государственная политика приоритетного развития индустриальной сферы, опережающее развитие города способствовали определенной модернизации сознания и представлений колхозников и формированию неудовлетворенности колхозной жизнью у части населения деревни. В сознании людей, особенно молодых, все более набирали оборот осознание необходимости «выбиться в люди»: «Уезжать отсюда стали молодые, захотели жить по-городскому».

Необходимо отметить, что в устных источниках понятия об улучшении жизни отражают прошлые представления. Колхозники не сравнивают понятия «хорошо» 1950-х гг. и современные представления о хорошей жизни. В постсоветский период (1990-е гг.) также отмечается изменчивость оценок прошлой колхозной жизни. Но это — самостоятельная тема исследования, которая показывает, как меняются представления о прошлом под влиянием реалий нового времени. В этом свете важное значение приобретает высказывание одного из ведущих устных историков США М. Фриша о том, что «показывая, как по-разному люди пытаются осмыслить свою жизнь в ее различные моменты, давая нам возможность увидеть этот глубоко личностный процесс, устная история обнажает наиболее характерные модели интерпретации прошлого: их совокупность составляет тот механизм культуры, посредством которого в обществе закрепляется одна трактовка событий, а другие трактовки подавляются, - этот механизм и подталкивает нас к тому, чтобы мы воспринимали прошлое так, а не иначе» [3, с. 62].

Я когда замуж вышла в 1933 году, было там 7 дворов, а до голода было 20 домов. Жили все по-разному. Жили мы там до 40-го года, в 40-м году мы оттуда выехали. Выселили нас оттуда, там как пастбище было, выпаса потом колхозные стали. Места там были хорошие, привольные». А С. И. Тырышкин так и говорит: «Выглядело село (Ново-Тырышкино) шибко хорошо [до коллективизации]. Началась коллективизация. Самых работяг кулаками назвали и дома хорошие разрушили».

Жизнь крестьян в 1930-е гг. в колхозах (особенно малых) предстает в устных источниках «борьбой за существование». Рассказчики из потомственных крестьян с опытом единоличного хозяйствования, сравнивая 1920-е и 1930-е гг., подчеркивали: «Жили до колхоза — свое все было». А с образованием колхоза, как рассказывала Е. В. Тырышкина из Ново-Тырышкино,«сначала голодуха была, так никто не щелканет ничего...