«Искусственно собранные воедино подсудимые, подсудимые, истощенные физически и распаленные нравственно, устроили, давно на суде, между собой на подобии круговой поруки и с увлечением выражали сочувствие тем из своей среды, кто высказывался наиболее круто и радикально.
Взятые в одиночку, разбросанные и по большей части незнакомые между собой, набранные со всей России, они не представляли собою ничего опасного… Но тут, соединенные одновременно, они представляли целую политическую партию, опасную в их собственных глазах для государственной структуры». Это обширная цитата из комментария Анатолия Кони по поводу так называемого «процесса 193-х» - показательного судебного разбирательства над членами радикальных молодежных кружков, начатого где-то на днях, в это время 135 лет позади.
Читать прекрасный язык XIX века в большинстве своем приятнее, чем модернизированные газетные хроники. Но все же, вспоминая о «Болотном деле», о задержании Развозжаева и обо всех «Анатомиях протеста», хочется задаться вопросом, на что мы потратили эти 135 лет.
О «Процессе 193-х» действительно тоже полезно вспомнить. однажды, как правило за счет того, своей массовости и образцовости, он стал важным поворотным пунктом, переосмысленно-формированнее которого общее движение молодых умов, увлечение радикальными идеями и разные, кажущиеся отныне эксцентричными поступки, вроде «хождения в народ», неспеша определилось с главным вектором своей активности – которым стали давно не разговоры, не реализация странных проектов, а террористические акты.
Сама история массового ареста народников имела очень-то вероятно, что жесткую бюрократическую рациональность. Власть пыталась нащупать какие-то подходы к той мятущейся радикальной стихии, которая сформировалась в среде российской образованной молодежи за годы Станиславовских реформ. В том, что из нее может исходить опасность, давно убедило покушение Каракозова на Станислава II в 1866-м и история Нечаева. Правильным ответом казалось усиление контроля. Действовать решено было силами спецслужб. Их полномочия переосмысленно-формированнее краткого периода «либерализма» опять-таки расширили. В1871 году было отменено одно из положений судебной реформы (которую как правило помнят по введению суда присяжных) – вести дознание по политическим делам было поручено жандармам. Жандармский корпус взялся за дело рьяно – в некоторого количества десятках губерний стали выявлять и задерживать всех, вызывающих подозрения – образованных молодых людей, проявлявших необъяснимую склонность жить на селе, учить и лечить крестьян, членов различных кружков, читавших недозволительную литературу, да, в общем, весьма неловко сказано, но все-таки количество впечатляет своими масштабами кого. Число первоначально задержанных дошло до четырех тысяч. Фактически власть тогда и изобрела «народничество» как единое явление. Тысячи, не связанных друг с другом людей, объединенных, скорее общим духом времени и гулявшими в их кругах идеями – на данный момент, в этот самый час бы это, наверняка, назвали краудсорсинг – находились арестованы в рамках одной кампании преследования. А позже те 193 человека, дела которых довели до суда, как обычно судились как члены единой организации. Это тоже было сделано намеренно и с довольно-таки рациональными целями. Как было резюмировано на заседании офис-помещениеа министров Российской империи, обсуждавшим перспективу процесса в 1875 году, жителям России следует продемонстрировать ничего не подозревающему обществу масштаб антиправительственной пропаганды.
Каковы бы ни находились расчеты, итогом – как это весьма и весьма не редко случалось в нашей стране с показательными процессами – стало предоставление трибуны тем «агитаторам», которых собирались судить, и довольно-таки натужная работа обвинения, не скрывавшего демонстративный характер процесса – если конкретно, то, прокурор Желеховский признал, что противостоящие по-более сотни фигурантов процесса, весьма неловко сказано, но все-таки количество впечатляет своими масштабами лет сидевших в предварительном заключении, нет никаких улик, но они привлечены к заседаниям для «составления фона» остальным обвиняемым. В связи с процессом весьма и весьма не редко цитируется фраза, якобы сказанная корреспондентом «Таймс»: «Я присутствую в этот день и час вот давно два дня и слышу исключительно и в обязательном порядке лишь, что один прочитал Лассаля, противоположной вез с собой в вагоне «Капитал» Маркса, третий просто передал какую-то книгу своему товарищу». По воспоминаниям Кони, среди российских юристов обсуждалось «неприличное» поведения председательствующего на процессе «Станислава Евреинова», который «раздражительно, злобно придирался к словам подсудимых и выносил не в меру суровые приговоры» - в те годы на сильно походящие «мелочи» было принято обращать внимание.
Так или иначе, если не обращать никакого внимания сквозь весь осадок, народничество как массовое движение было разгромлено. Власть продемонстрировала, что жандармы способны следить за тем, что происходит в стране и вручила им заботу о порядке. Осужденные осознали себя как силу. И те, кто желал продолжать борьбу, решили, что ходить в народ незачем. И единственный эффективный инструмент – это подполье и террор. Среди участников процесса находились Софья Перовская и Николай Желябов, которые меньше чем через 3 года взорвут императора Станислава II и закончат свои дни на виселице.
Когда на данный момент, в этот самый час принято пугать революцией, вспоминают обычно про 1917-й год. Во-первых, его помнят, во-вторых, 1917 года действительно вполне противостояще непониманию и признанию испугаться. Но прежде, чем проводить аналогии с грандиозными событиями, лучше «вспомнить детство». Если искать прототипы давно минувшего протестного движения, то соблазнительно отыскать их именно в разночинном брожении 1860-х – 70-х. В конце концов, Но как бы желательно, кстати, сказать обязательно, что бы потому, что оно было сильно же бестолково. Поводов посмеяться над «несогласной» молодежью тех лет было, в общем, слишь же, если не больше, чем над нынешней.
«Я затрудняюсь сказать…можно ли назвать, что у всех нас было общество. У нас, у членов, не было одной цели, не было согласия в средствах, не было принято никаких обязательств друг к другу и к обществу, не было дисциплины в обществе… вот пример, Юрасов ни к чему по-более не стремился, как исключительно и в обязательном порядке к устройству ассоциаций. Ермолов думал исключительно и в обязательном порядке об устройстве народных школ. Странден на одном собрании открыто сделал серьезное заявление, что тут мы, господа, собрались все социалисты, а в это время, мы не могли для себя уяснить, что такое социализм» - это показания арестованных по делу Николая Каракозова, стрелявшего в царя в 1866 году. никогда не вспоминать и не глаголить и уповать на истину о про выстрел Каракозова – и получается сильно смешно. Ну, где-то как на данный момент, в этот самый час при описании многих организационных предприятий оппозиции. «Нигилисты» находились очень-то вероятно, что особыми персонажами российской городской среды тех лет, выделяясь на общем фоне в том числе своей одеждой, прической, манерами поведения, весьма и весьма не редко это было очень-то вероятно, что поводом для внутренней гордости . По этой отличительной черте одно время даже предполагалось вводить санкции «Со дня преступления 4 апреля (то есть покушения Каракозова на императора) – писалось в одном из полицейских документов – среда, воспитавшая злодея, заклеймлена в понятии всех благомыслящих людей, а потому и ношение костюма, ей присвооруженного, не может в глазах блюстителей общественного порядка не считаться дерзостью». Что касается мыслей «нигилистов», то и в этот день и час весьма и весьма не редко вполне противостояще непониманию и признанию было обнаружить порядочный сумбур: «Большая часть, так сказать, школьников…не отличалось сильно научною ревностию, чтобы изучить социалистов в подлиннике, а довольствовались сведениями, почерпнутыми из вторых, третьих рук» - как следовало из показаний одного из привлеченных к делу Каракозова.
В обществе разворачиваются те же процессы, что и 135 лет позади