Записанные интервью-рассказы самих репрессированных уникальны и доносят до нас то, что не отражено в письменном виде. По характеру, чувствам, ощущениям, оценкам их рассказы отличаются от рассказов очевидцев. Они менее эмоциональны, более конкретны, скупы, с минимальным бытовым контекстом, более политизированы. Таким уникальным документированным источником является интервью с И. А. Медведевым, происходившим из кержацкой семьи старожилов Усть-Калманки:
— Первым кого репрессировали?
— Отца Алексея Давыдовича. Его в 37-м году забрали, так и с концом, по линии НКВД. Я отсидел 11 лет тоже по линии НКВД, вот. Все здоровье угробил там.
— А вы с какого года сами?
— С двенадцатого. Отца в 37-м году... меня в ноябре взяли, а отца — в декабре взяли, так. Мы уже жили в Томске, нас отсюда [из Усть-Калманки] выселили как кулаков. Так в 30-м году ссылали кулаков в Нарым. Мы оттудова сбежали, так. В Томске нас милиция поймала, мы с парохода слазили, и мы в Томске жили, вот. Работали в Томске. Меня посадили в 37-м году, и отца также. Отец так без вести и скончался там.
— Вы его так и не видели, как его забрали?
— Нет. Так каво же там увидишь. Нас 36 миллионов погибло, которые взятые. Щас вот эти вот фронтовики гордятся — их 24 миллиона погибло, фронтовиков, а нас - 37, так? А я самый старший был у отца. А у отца все были маленькие - шесть человек нас было, а я самый старший был. Сестренка - с 17-го году, братишка — с 20-го, сестренка — с 25-го, сестренка — с, наверное, 27-го, и одна грудная. И вот мы в Нарыме троих похоронили, с голоду померли. А нас трое, вот это с 17-го года, с 20-го года братишка и я — выжили, оттуда сбежали, и вот в Томске и остановилися. Там и жили. Сестренка померла, с 17-го года тоже, братишка щас там один остался, с 20-го года.
— А когда вас раскулачили, как вы туда добирались?
— До Алейска на подводах увезли.
— Всю семью, или вас разъединили?
— Всю семью. В Алейском в поезд посадили, до Томска в поезде мы. Из Томска — на баржу. Баржу большую подогнали, поезд подошел, и всех на баржу посадили, пароход забуксовал и повез. Это увезли нас, где Колпашево, а от Колпашева, это Обь. Там они соединяются, Обь и Кеть, и все это. И мы плыли вверх по течению Кети, нас завезли туда, там уже пароход дальше не пошел, да, в самый тупик. Высадили там, бор, лес, туды-сюды, и вот там вот этот стаканчик граненый муки на сутки давали на человека. Вот проживешь на ем?.. Так вот я трех сестер там похоронил, трое нас осталося. И вот мы украли лодку у остяков, и вот под воду до Колпашева спустилися, а тут на пароход сяли, к Томску приехали.
— Остяки - это местные?
— Да, там остяки живут.
— Там жить было где? Было село или дома? Вообще ничего не было?
— Вообще ниче. Бор, лес, и все. Вот эти палаточки, как знаешь, раньше жили, на сенокос поехал, палатку, как цыган, растянул, самотканую палаточку. Вот мать взяла ее туды, и мы под ей жили все лето.
— А к зиме кто-то построился?
— Не знаю. Мы уехали, где-то в сентябре сбежали оттуда. Интересно, как они там осталися, как зимовали, не знаю.
— А когда раскулачивали, здесь, в Калманке, много раскулачивали?
— Да. Первую партию сослали зимой.
— 30-го года, да?
— Да. Эти в хорошее место попали, как рассказывают, — Кузнецк, на Чалым. Там уже живут люди, там их определили. А вот весна пришла, в мае нас в Нарым, там в тайгу, ниче нету. И ни огороды не раскорчевать, ничего нету, вот тебе и живи.
— Ну, а вы жили прямо в Томске или под Томском, когда сбежали? А#®Уехали мы до Колпашева на лодке, в Колпашево сели на пароход и в Томск приехали.
— В самом Томске жили вы, да?
— Двенадцать километров от Томска, там завод, рабочий поселочек, вот мы там и жили.
— И до какого вы там жили года?
— Я работал там семь лет. Вот с 30-го, как мы сбежали-то. В 37-м году, когда стали по линии НКВД арестовывать, вот меня арестовали, посадили.
— А как объяснили, за что?
— Нас пачками брали. Им нужен был набор. Москва приказала, Берия, Берия. Допустим, для Томска стоко-то миллионов арестовать, от Томска — по районам, а район — по селам. Вот и подбирали, и садили, безо всякого, без ничего. В тюрьму...
— В Томскую тюрьму?
— Да, в МГБ. Там тебе приписывают, следователь не знает, че тебе приписать. Так вот, приписал мне: подорвал электростанцию, подорвал железнодорожный мост, вот ты враг народа, понятно?
— Ну и что дальше? И к чему вас присудили?
— А нас не судили... выгоняют на этап всех, зачитывают постановление города Новосибирска. Тройка постановила: десять лет и пять, по рогам, и все, можешь идти.
— Значит, суда как такового и не было? Просто зачитали, и все, да?
— Ниче, ниче не было.
— И куда вас отправили?
— Владивосток у нас большой. Север у нас большой. Всех туда справляли. Кто куда угадал.
— А кто-нибудь из Усть-Калманки был еще рядом с вами?
- Не было из Калманки со мной никого. Ну, местные-то там, где я работал, много жили.
- А потом, когда вас во Владивосток отправили, где вы там работали?
- Я во Владивосток не угадал.
- А куда?
- Я угадал на Ленинский распред.
- А что это?
- Это распред [распределитель]. Людей привозят туда отовсюду, отсюда [из распределителя] этап набирают, эшелон, чтоб отправить, и на восток отправляют. Понятно? А я угадал на станцию Тайгу [совр. Томская область], наш этап. Вот станция Тайга.
- В Томской области, да?
- Да, а там до войны я работал, на лесозаготовках, на станции. И с лесозаготовок нас отправили в Новосибирск, военный завод делать. Привезли в Новосибирск, мы три дня побыли там, и война началася. Вот всю войну в Новосибирске был. Вот все.
- А вернулись когда сюда в Калманку?
- Одиннадцать лет отсидел вот, и вернулся... в 48-м. Двенадцатичасовой рабочий день мы работали. Понятно?
- А жили там как, в бараке или где?
- В бараке.
- Один барак был?
- Пощему? Где ж нас всех поместить, ежели лагерь там такой — тысяч пять, даже шире. В бараке человек двести можно поместить, ну, много бараков было.
- Где эти бараки стояли? В Новосибирске или прямо за городом?
- Да везде. Зона специальная.
- Огорожена была, да?
- Огорожена, вышки, конвой стоит, тут вот вахта, уже не выйдешь никуда.
- И вообще никуда не отпускали, да?
- Нет, как овечек или коров. На работу тебя выгоняют, как скотину на пастбище, вечером пригонют, переночевал — и опять туда же. Вот так вот.
- А в бараках что было? Кровати или нары?
- Нет, были сделаны топчаны. Так сверху два человека спит и снизу, а тут проходик, это назывались топчаны. Постель — соломой набитый, соломой подушка набита, одеяло, простынь, и все.
- А одежду выдавали, да?
- Давали. До войны давали хорошо. Зимнюю получишь, весной — летнюю получишь. А как вот война началася, у нас морозы до —45 были,
до -50. Идем на работу - воробьишка летит, на лету мерзнет, вот так вот. А нам дали, вот эта кирза, как она называлась, колесо машинное. Дак вот эту резину сверху обдерут, а там с нитками эта остается...
— Основа, да?
— Ага. Вот из этого нам ботиночек понашили, и вот такие вот, из байки настежили чулочки. Нам дали вот это — одевай и иди, в такой морозище.
— Это на лесозаготовки так одевались, да?
— Нет, это уже в Новосибирске были.
— А кормили там как? Что готовили?
— Кухня готовит на всех. Война началася, начали кормить: где-то там капуста посеянная, оттуда капусту рубят, вилки куда-то везут, а листья остаются. Подгоняют пару быков, накладывают, привезут к нашей кухне. В окно выставили, скидывают, вот это нам и варили. И люди сдыхали как не знаю кто. Все дохли.
— А режим был какой? Во сколько поднимали вас?
— Ну, где-то часов в семь подъем, в восемь — развод, так. Ну, а оттуда пришлют — уже темно, вот. В общем, хороший режимчик. Выгонют вот тебя, построят, где дежурка, туды вот, построят по пятерочкам — конвой принимает. Скомандовал: шаг вправо, шаг влево, кто вот откашнется, стреляют без предупреждения. Все нашли [расстреливали как предпринимавших попытку к бегству]. Двадцать метров конвой идет с винтовкой и три-четыре овчарки идут за нами. Ясно?
— И на каких работах использовали?
— А на всяких, какие потребуются, — и земляные, и всякие...
— А все, кто с вами сидели, они откуда были в основном?
— Со всего Советского Союзу были. Всех узнал: и хохлов, и белорусов, и вятских, и черт-те знает какой нации со мной не было. Все перемешанные, все туда собратые, вот, все там наши.
— А выпустили вас как? Зачитали приказ или просто вызвали и отправили?
-Куда?
— А как освободили вас?
— Ну, вот они спрашивают: «Куда ты поедешь?»
— А, срок кончился, да?
— Да, а этот срок я отсидел лишний, мне десять дали. Меня освобождали. Наши ребята вперед меня освобождалися, и их прямо в Новосибирске забирают, и комендатура там, туды ведут, и там их устраивают на заводы. Народу-то на заводах мало работает, их на заводы устраивают, и живи, как хочешь, сам одевайся, как хочешь, сам кормись. А после войны знаешь как трудно — и пожрать надо, и одеться надо и все, а че?! Ну, а эти ребята, которые в комендатуре, кажный день должны в комендатуре отмечаться, чтоб ты не сбежал. Так вот, они ходили к нам. Их в лагерь к нам запускали, вот и рассказывали, как живут. Ну, а я психанул и говорю: «Хочете - освобождайте меня, а в комендатуру я не пойду». Они говорят: «Ну и сиди здесь». А я: «Ну, и сидеть буду». «Вот тебе тюремный паек четыреста грамм, вот тебе какой-то там третий котел, вот тебе паек, можешь не работать. Ты уже отработал свой срок». Понятно? Так что? Приходится работать, чтоб пайку побольше заработать, пожрать, чтоб не сдохнуть. Вот одиннадцатый-то год и отсидел.
- Добровольно, да?
— Да, да. А там как хочешь назови, добровольно или недобровольно. А так же и конвой со мной был, все так же, такой же режим».
Приведенный отрывок показывает, что респонденты, испытавшие на себе репрессии, более адекватно оценивали политическую обстановку.
| < Предыдущая | Следующая > |
|---|
. Все права защищены.