В исторической науке нет комплексных исследований по развитию деревни в 1930-е гг. Маятник научных интерпретаций за последние два десятилетия колебался от концепции советских историков, внесших большой вклад в исследование колхозно-совхозного строительства и культурных преобразований в алтайской деревне, к постсоветским исследованиям раскулачивания и репрессий.
Акцентирование внимания на экономических, политических, культурных достижений советской власти сменилось исследованиями тоталитаризма, репрессий, беззакония в советское время. В определенной степени это объясняется тем, что, по словам Д. П. Урсу, «нет ничего труднее, чем писать правдивую историю современности. Чем рискует честный историк, стремящийся дать достоверную картину недавнего прошлого, известно с глубокой древности. Тиранические режимы всегда нуждались в легитимизации своей власти с помощью исторических примеров, символов и героев. Придворные летописцы были призваны вести реестр побед и свершений правящей династии, деяний вождей, охранять идеологические устои. Тот, кто владел настоящим, пытался подчинить себе прошлое» [1, с. 1]. Действительно, ни советский, ни постсоветский подходы не позволяют полноценно представить жизнь рядового человека деревенского общества в этот сложный и противоречивый период. А ведь именно в жизни отдельного человека, в его судьбе переплелись созидание и разрушение, радости и беды, достижения и потери. Устная семейная история, история жизни отдельного человека, отдельного деревенского общества в этот период может являться комплексным источником по истории России в 1930-е гг.
< Предыдущая | Следующая > |
---|