Потом взрыв. Потом...

Машинально взглянул вправо. Слева было чистое поле, но на пересечении шоссе и железной дороги, в густом кустарнике, окружавшем одинокий тополь, раздвигая ветви, на нас в упор наводился ствол орудия. Так вот почему нагло вела себя та четверка, только из будки они вылезли рановато...

Почти одновременно прогремели длинная, отчеканивающая каждый выстрел очередь нашего крупнокалиберного пулемета и орудийный выстрел.

Потом взрыв. Потом...

Я оказался в левом по ходу кювете, рядом со мной водитель. Наш бронетранспортер горел. Со стороны будки, до которой было метров пятьдесят, бил ручной пулемет. Двое немцев усердно его обихаживали, и мы хорошо их видели. Но стреляли они почему-то по правому кювету - видимо, там было большинство наших ребят, хотя левый был для них более удобной целью. Наши отвечали из автоматов. Водитель стонал, подползая ко мне и показывая на ногу.

-     Терпи, — зло сказал я ему. - Видишь, - кивнул на немецкий пулемет.

Да. И он, и я видели его, но что могли мы сделать: ни гранат с собой, ни автоматов. У меня было два пистолета. Но что с них? Мысль лихорадочно работала.

-     Лежи, не шевелись, - приказал я водителю, а сам бросился на шоссе к горевшему бронетранспортеру. Мне надо было узнать, где же ребята, что с ними?

Немцы заметили мой маневр и перенесли огонь на меня. Я полз по шоссе на ту сторону, а оттуда ко мне уже торопился наш автоматчик Слободенюк Иван. Мы встретились у заднего борта бронетранспортера, оба невредимые — говори после этого, что удачи не бывает, - и только теперь заметили, что горит всего один мотор. И здесь, наверное, одновременно у нас зародилась одна и та же мысль.

-     Я сейчас, сейчас, сержант! - Не дожидаясь команды, Иван перемахнул через задний низкий борт бронетранспортера, и через мгновение я уже слышал знакомую очередь нашего крупнокалиберного, каждый выстрел отзывался, как удар кузнечного молота.

А вскоре немецкий пулемет затих. Замолчала и пушка. Все стихло, слышался лишь глухой шум огня с редким потрескиванием.