Старик врач был добр душою

Меня как-то покоробило от этой сцены. Наше поколение не было воспитано на жестокости, даже по отношению к врагам, а этот вид полураздетых людей, пожилых и юнцов, почти детей, размалеванных краской, вызвал в моей душе протест. А тут еще и женщины. Я небрежно оттолкнул охранника, сказав, что это очень плохо и что мы так не делаем.

— Не делаем, понял?! - я сделал злое ударение на последних словах.

Охранник, видимо, понял, обидчиво отошел в сторону, что-то ворча себе под нос.

В Праге я остановился в доме у одного врача. Жил он в двухэтажном особняке вместе с двумя дочерьми. Одна уже была замужем за офицером. Всегда мрачная и серьезная, вечно чем-то недовольная, она, как мне казалось, нерадостно встретила наш приход. Вторая, лет двадцати, училась на связистку в каком-то среднем учебном заведении, была балагуркой и щебетуньей.

Старик врач был добр душою, много расспрашивал о Советском Союзе, немало знал о старой, дореволюционной России и плохо представлял ее сейчас. В первый же день моего расквартирования под вечер он предложил мне помыться и отдохнуть. Я не возражал.

Было как-то спокойно на душе. Теперь я верил, что война наконец-то закончилась, что ниоткуда и никому не угрожает опасность, что больше никто не стреляет, и поэтому можно помыться и отдохнуть. За многие долгие месяцы войны это казалось блаженством.

Я вошел в ванную и немного растерялся: идеальная белизна всего, чего я раньше никогда не видел (откуда я ушел на фронт, там было не до ванн!). Стены, потолок, раковина, унитаз - идеальная чистота, свежие полотенца, отдельно для ног, которым я так и не воспользовался, и свежее из белого шелка нательное белье, которое предложил мне хозяин и от которого я долго и неловко отказывался. А в заключение — мягкая, чистая постель.